Годы студенческие, встречи нечаянные, жизнь.

Высвечиваются из памяти осколки воспоминаний, как солнечные блики отражаются от дна родника, ни целостности, ни сюжета. Сорок лет тому назад, вечность пролетела, как один миг. Вот снова карабкаюсь я по куску проволоки к форточке на втором этаже (помните, уже рассказывал, как "ходили" мы в "гости": второкурсники университета к девчатам- медичкам (фельдшерско-акушерское училище, г. Красноярск) - единственный путь обойти недремлющую стражу на вахте училища - гостеприимное окно женского туалета, второй этаж, торец здания, со двора (что нам, туристам-скалолазам, второй этаж!) 23-00 в училище отбой, дежурные по этажу проверяют комнаты, дают учащимся доброе родительское напутствие на ночь, а мы лежим на сетках кроватей, спрятанные под матрасами, а поверх нас, на аккуратно застеленных кроватях, девочки пишут письма, играют в шахматы, вышивают крестиком - готовятся отойти ко сну. Почему мы не под кроватями? - Проверяющие могут и под кровать заглянуть, но там, кроме чемоданов и ночных горшков, порой полных до краёв, под крышкой, ни-че-го!

Ушли, вдали щелкнула задвижка двери на межэтажную лестницу, выключен свет. Мы высвобождены из-под матрасного плена, кровати сдвинуты, в центре образован стол. Сидим вперемешку, на кроватях вокруг стола, мигают огоньки одной - двух свечей ( чтобы с улицы свет в окне не увидели), тихонько звучат тосты, разливается по кружкам и стаканам что у нас с собой было, а было у нас с собой не мало!

Догорели, погасли свечи, тают на мальчишечьих губах нежные девичьи губы, шепчутся признания в вечной неземной любви, и какая разница, кому сейчас, в этой общежитской темноте, шепчутся эти признания, если под тоненьким халатиком, ночнушкой - такое нежное девчоночье тепло, если чуть сформировавшаяся грудь вынырнула из-под расстегнувшегося хб лифчика, и голова кружится от сладости её сосочков и невозможного, прекраснейшего на свете запаха девчоночьего тела (душевая работает три раза в месяц). И пуговички на халатике расстёгиваются до самого низа и ночнушка где-то на шее, и, преодолевая трепетания бёдрышек, не прерывая поцелуев, тычешься неумело в какие-то заросли, и одна неотгонимая мысль - только бы не кончить раньше времени. Как предательски скрипят эти кровати, слышно на все этажи, только бы дежурные не прибежали!

Впрочем, в тот раз было "8 марта"! Дежурные сами ушли праздновать, свет сиял по всем этажам и играл принесённый кем-то магнитофон, а рядом со столом стоял бутыль, 8 литров. Это моя квартирная хозяйка Ева Семёновна Шулико ( Господи! Как я благодарен Тебе, что наполнил мой путь хорошими, прекрасными людьми, берёг меня от всякого зла, Ева - первая женщина - не просто "сдала мне угол", - стала для меня, несмышлёныша, второй мамой, и не нужны ей были мои 30 руб. в месяц, хотя у самой трое детей и муж погиб - приняла меня всем сердцем, как старшего своего, четвёртого ребёнка, - вот эта Ева Семёновна и отдала мне свой бутыль с брагой, ради праздника, а я в эти восемь литров ягодной бражки, добавил ещё и полтора литра чистейшего спирта, сэкономленного на лабораторных и практических работах ( что бы на всех хватило). Бутыль подняли в окно на верёвке, разливали и пили кружками, совершенно не ощущая крепости. И пили, и танцевали. И потом очередь в туалет, и рыдающая девчонка, что уже совсем не может терпеть, а ни кто не выходит, и я тащу её на не слушающихся ногах в мойку-кухню, и усаживаю над сливом в полу и тут же меня прихватывает тот же - её - понос ( извините - диарея!), еле - еле дожидаюсь освобождения дырки слива... смеяться или плакать? - Она уже не плачет, даже улыбается. Всё, встаю шатаясь, даже улыбаться тяжко, теперь она тянет меня к лестнице, вниз, чулан, швабры, бачки, стопки простыней - кран- пожарный душ? - Вода !

Вода ледяная, моемся прижимаясь, греясь друг о друга, застирывает то, что перепачкано и своё, и моё заодно. На горячих батареях до утра высохнет. Растираемся сухими простынями, кутаемся в них. Как бодрит и отрезвляет ледяной душ! Наверх не идём, остаёмся здесь, в кастелянской

- Ключи от сестры, она здесь работает, а я сама в гости к девочкам пришла и на праздник осталась. Нет, я ещё в школе, учусь, кончать, наверное не буду, мне за мамкой ухаживать надо, ну не лезь, ну не надо, ну пожалуйста, а! - Мамочки, ой ! Ой, ну так больно же! Давай я сама!

Я лежу на куче белья на спине, а на мне верхом с каждым движением наполняя меня восторгом и какой-то яростной невесомостью.. я даже имени её не знаю..

- Таня. Тебе так нравится?

- !!!!!!!!!

- Здорово, правда? Только не спускай, слышишь, не спускай!

Слишком поздно это было сказано, да я бы и не смог удержаться. А кто бы смог?

- Твои хулиганы? Где твои хулиганы? Ну я же просила!

Бормочу что-то в ответ, счастливый-счастливый, прижимаю её к себе, сам себе не верю в то, что только что произошло.

-- Ладно, если что-нибудь зацепится, это будет наш ребёночек? Наш с тобой ребёночек, ладно?

Переполненный благодарностью, готовый прямо сейчас, на своих руках нести её за тыщу вёрст, в свой рудничный посёлок, к своим родителям, искренне соглашаюсь с ней, целую её, пою ей и летаю под закопченным потолком кастелянского склада !

-- А тебе не противно было, что у меня этой не было, ну это, что не девушкой была, да ? Честное слово, у меня ни с кем серьёзно не было, вообще ни с кем, ни разочка, и ты вообще первый кто туда своих хулиганов запустил, вот честное слово !

Поцелуями замыкаю её уста, опять ложусь на спину и любуюсь ею, теперь плавно, медленно, перемещающейся по мне:

Девушка крупнее обычных училищных девчат, совсем не полная но с широкими бёдрами и большой, не по - девчоночьи мягкой попой, а груди (как они всколыхиваются !) - две аккуратные дыньки, вытянутые соски - крупные, в пупырышках, ягоды малины.

-- Спускай, чего уж теперь.

Слезла, гладит ладошкой мой полу расслабленный кончик ,

-- Мы правда поженимся?

-- !!!!!!!

Ещё раз заглянула мне в глаза, как бы раздумывая, затем наклонилась, и его головка .. исчезла у неё в губах.

.........................................................................................



Вы, когда-нибудь видели идиота? Вот так я, не нашёл чего другого, идиотски спросил, а какой он, вообще, на вкус?

- Кто?

- Ну, член, после того.. ?

- Если спереди было - сладкий, как сейчас, если бы сзади - был бы горький.

- Сзади? Это... в попу, и ты ?

- Давай, согреем чай, тут чайник, и я тебе сразу всё расскажу.

Мы лежали в темноте, обнявшие друг друга, я гладил её по спинке, по коротко постриженным волосам, за ушками, и повторял про себя её рассказ.

О том, как в далёком сибирском городе Дудинке, её и ещё двух её старших сестёр отставил с матерью отец, может просто пропал на реке, уехал завербовавшись на сплав, может нашёл другую, уехал и не вернулся, и мать мыкалась одна, в балке, с тремя малолетками ( балок - домик сложенный из до ящиков, набитых дёрном, присыпанный землёй до самой крыши из лесин, толя, и того же дёрна, а внутри - печка из железной бочки, - половина Сибири жило, да и живёт в балках). Мать год мыкалась, на что только жили ? - Кто ж с балка и детьми на работу возьмёт? А потом подвернулся отчим, он сначала в балок приходил, как на постой, потом на мать залез, а потом они все вместе переехали в Красноярск, у него здесь брат жил - то же вроде балка, но просторнее, жить можно - его посадили, вот и переехали. Отчим работу нашёл, разгрузка-погрузка на "железке", и ещё отчим не пьёт, не то что папка - всегда пьяный был, в их народе вообще не принято пить, только жён много может быть, разрешается.

Как переехали, мамка от отчима родила, пацанчик слабенький был - да и с чего, что мы там в Дудинке ели, умер быстро, потом ещё родила - девочку. Отчим всё злился, что мамка всё время с пузом, всё обещал привести ещё какую-нибудь. Я тогда боялась - и так там у нас одна лежанка, мы на ней все вместе, куда ещё положить, да если и она рожать начнёт? А потом мамка опять понесла, скрывала, пока не стало видно. Он ругался, говорил, так нельзя было. Вот они так ругались ночью, ругались, и он говорит: Таньша, ползи ко мне, мамка: "она ещё маленькая", а он: "маленькая, значит пузо не вырастет", старшие девочки плакали, испугались, что он их то же позовёт, а он им сказал, что он их замуж выдавать будет, а если не девушка, приданного не дадут, обычай такой. А меня ещё не скоро замуж, когда ещё вырасту, он, может и не доживёт. Вот он взял меня и сверху посадил. И всё время сажать стал. Мамка родила, снова слабенького, и сама долго потом болела, и ей вообще нельзя стало. Болело у меня? Конечно, потом в охотку стало, а потом он сказал что я уже большая и спереди спускать нельзя, стал пересаживать меня, спускать в зад, а потом я сама стала пересаживаться. У меня никого не было, вообще, а с ним это не считается, ведь правда?

В зад? Ну, как кипяточек, и тепло потом, это же не в охотку, только, что бы ничего не зацепилось, понимаешь? Мне мамка говорит, что из-за того что я рано начала, у меня грудь большая, а то, что в зад - жопа большая, меня в школе спрашивали - твой отец не из пленных немцев? Значит у немок такие жопы, да? Нет, в школу больше не пойду, мамка вообще теперь лежит, а ещё маленький. Сеструхи сейчас отдельно живут, по родне, а в доме со мной мамка, отчим и маленький.

И ещё воспоминание. Трава, склон Покровской горы, Казачья Часовня наверху ( та самая, что сейчас на десятирублёвой купюре). По деревянному желобу из горы хлещет родник. Я помогаю полоскать и выкручивать бесконечные тряпки, простыни, пелёнки. Таня еле подтаскивает очередной дымящийся бак прокипячённого белья, от горячих тряпок оживают онемевшие в родниковой воде руки, полощем, выкручиваем. В склоне горы открывается дверь - длинный полу- сарай, полу- дом, вросший одним боком в гору, такие здесь один над другим, до самой Качи - бородатый седой мужик:"Иди, она опять обосралась".

Таня бросает полоскание, скрывается за дверью, потом пробегает мимо меня со свёртком и замывает ниже по течению.

- Мамке вообще плохо, то по три дня только ссытся, а сегодня уже второй раз нахезала, не успеваю пелёнки парить. Где ж угля-то набраться, и зима впереди. (Вчера ночью мы с Таней носили уголь (тырили) в тазиках, через дыру в заборе, от котельной при пожарке за горой - километра полтора отсюда)

- Опять мужик: "Таньша!"

- Он сейчас на работу уйдёт, я быстренько.

Минут через двадцать мужик уходит. К ручью Таня подтаскивает тазик с пропаркой. Обнимает меня.

- Ты не думай, я всё в жопу приняла, если будет ребёночек - только наш с тобой.

Полощем, выкручиваем, складываем в бак, в тазик.

Где-то выше на горе старинное Покровское кладбище с могилами декабристов, могилами жён декабристов.

Ближе к осени Университет " организовал" в "подшефный" колхоз машину угля, я договорился с водителем сбросить "толечку" своим знакомым. Рано утром стою у знакомого дома вросшего в склон Покровской горы. Болтающаяся дверь, разбомбленное пустое помещение...

- А они уехали. Ага. Все уехали.