Ехал я к своей двоюродной бабке с противоречивыми чувствами. И тому были свои причины. Приближалось окончание средней школы, и отец - полковник, мечтал о том, чтобы я продолжил семейную традицию. Вообще-то перспектива быть офицером меня не прельщала. Но тогда бы пришлось идти служить срочную - поступить бесплатно в институт я бы не смог, а на платную учёбу денег явно не хватало. Пришлось выбирать военный ВУЗ - туда и поступить легче, да и отец обещал найти тёплое местечко и посодействовать в военной карьере.
      Так что почти смирился со своим ближайшим курсантским будущим, но пришла беда, откуда не ждали. На медкомиссии в военкомате пожилой хирург запустил свою огромную волосатую ладонь прямо мне в промежность и заявил:
      - Не годен - двусторонняя паховая грыжа. Небольшая, но ярко выраженная. Госпитализация и операция. Иначе быть тебе офицером, как мне балериной.
      И записал меня на операцию. Действительно, приглядевшись, я обнаружил по обеим сторонам низа своего паха, возле самых яичек, заметные припухлости.
      Домой я заявился расстроенный - карьера будущего генерала рушилась на глазах, да и ложиться через месяц под нож хирурга, который бы рассёк скальпелем мои интимные области, честно говоря, не хотелось. Однако мать вдруг заявила:
      - Операция когда? Через месяц? Может и не придётся на неё ложиться.
      - Почему? - удивился я, постепенно привыкая к мысли, что этот этап придётся как-то пережить.
      - А тётя Нюра, бабка твоя двоюродная, которая в Вологодской живёт, не помнишь чем на жизнь прирабатывает? - спросила мать.
      - Конечно, нет, - ответил я: «всегда плохо, когда не знал и забыл».
      О том, что у меня есть двоюродная бабка, родная сестра моей бабушки по матери, я, в принципе знал. Но видеть её никогда не видел, поскольку жила она в заброшенной деревне Вологодской области, к нам в Питер не выбиралась, ну а уж нам-то, городским, тем более в её глухомань было без надобности. Отношения кое-какие поддерживали, открытки на праздники слали, а больше никаких контактов.
      - Баба Нюра - знахарка деревенская, - сказала мать, - она твою грыжу в два счёта заговорит. Каникулы скоро, вот сразу после Нового года и поедешь на недельку - всё лучше, чем ножом резать. Только поосторожнее там будь, - как-то загадочно улыбнулась мама. - Баба Нюра нравов вольных всегда придерживалась, да и дочь её приёмная из той же породы. Хотя родственник ты вроде близкий, - закончила она так же непонятно.
      «Что значит - вольных нравов?» - подумал я. «Демократичная вероятно, бабка-то, здорово, может рюмку самогонки деревенской нальёт после бани».
      Сыном я был домашним, в общем послушным, а круг моих интересов ограничивался сидением за компьютером каждую свободную минуту. Но с друзьями перед школьной дискотекой уже пробовал пару раз вина, чтобы девчонок смелее на медляк приглашать, и опыт этот мне понравился. Вот будет классно похвастаться потом в школе!
      Вот и поехал я 16-летний будущий курсант в тьму-таракань за чудесным исцелением. Хотя, надо признаться, верилось в это с трудом - двадцатый век на исходе. Но попробовать было нужно, бабу Нюру мама, при случае похвалила как знающую знахарку, и гордилась таким родством.
      С поезда на станции я сошёл в темноте, хотя и был-то всего шестой час вечера. Осмотрелся по сторонам, ища то ли сани, то ли телегу, не знаю сам. Мать сказала, что бабка меня встретит, или пошлёт кого - телеграмму она подала. Фотографий баб Нюриных у нас в семье не было, и я крутил головой в поисках старухи. Для меня все, кому около сорока были почти стариками, а тут - вообще, 54 года.
      - Ну, здравствуй, племянничек, - услышал я от моложавой женщины, лет 35-40 на вид. - Что, не признал? - спросила она, улыбаясь какой-то влекущей улыбкой.
      Да, блин... Как же тут признаешь? На меня смотрела интересная женщина, и что сразу бросилось в глаза, с молодой кожей лица. Косметики на ней не было никакой, но она, косметика эта, и не была ей, на мой взгляд, нужна. Красивой я бы её не назвал, но была в ней некая женская чарующая притягательность, бьющая через край. Мне трудно было что-либо выделить в её лице, только густые чёрные брови, такие необычные, и такие уместные, так шедшие ей. Остальные черты лица были более-менее стандартные, но цельный образ был чрезвычайно ладным, цельным, гармоничным. Сразу стало ясно, что эта женщина живёт в согласии с окружающим миром, и не только подчиняется ему, но и с удовольствием подчиняет мир себе, когда приходит момент.
      С девчонками у меня в школе как-то не ладилось, они откровенно посмеивались над моей любовью к компьютеру, поэтому в романтических снах я всегда представлял рядом с собой женщину значительно старше, с которой мне, там, во сне, было волнующе, но надёжно и спокойно.
      - Что молчишь-то, Андрюша? Воды в рот набрал? - опять улыбнулась она, явно довольная произведённому впечатлению.
      - Здрасьте, - пролепетал я, понимая, что, похоже, влюбился в свою родственницу с первого взгляда.
      - Называй меня Анной Ивановной пока, - сказала она, - а там видно будет. Только бабой Нюрой не надо, идёт? Не называет меня так никто, даже старики, - заразительно улыбаясь, и как-то даже, подбадривая, добавила та, кого и вправду, язык баб Нюрой и не повернулся бы назвать.
      В мыслях я прозвал её Аннушкой, как в школе мы звали свою «классную», тоже брюнетку, и весьма обаятельную.
      Второй сюрприз ожидал меня у вокзала. Мы подошли к ярко красной «Ниве», нелепо смотрящейся среди заснеженного полустанка. Сев в машину я присвистнул: такого акустического «фарша» не было даже в машине отцового начальника-генерала, большого любителя хорошей музыки. Новенький «Кларион», которых и в столице-то пока единицы, классные колонки – «Пионеры», санбвуфер, CD-чейнджер, в общем, всё то, о чём я только мечтал, когда садился в старенький папин «Опель». Да и обшивка салона подозрительно напоминала натуральную кожу.
      «Ну, ни фига, себе», - подумал я, «кожаная «Нива», - разве такие выпускают?»
      - Не свисти, - опять засмеялась баба.. Анна Ивановна, - денег не будет.
      Она, как будто, была очень рада моему визиту, постоянно улыбаясь. Но как только села за руль - сразу стала сосредоточенной, и от того ещё более привлекательной, врубила сразу оба моста, и повела машину сквозь сугробы. Двигатель работал как часы, хотя и с некоторой натугой - путь замело. За дорогой мы разговорились, я несколько осмелел, отвечая на её вопросы. Попутно выяснил, что молодёжи в округе совсем не осталось - одни старики да старухи, Анна, или «ведьма», как я начал её назвать про себя ещё дома, уже подумывала перебираться в областной центр.
      - Только вот на кого я поместье своё оставлю - ума не приложу, - сказала она.
      «Ха, поместье», - улыбнулся я в душе, - «наверное, избушка с огородом».
      Но я в очередной раз был откровенно поражён, когда мы, после часа дороги через лес, выехали к окраине деревни. Моему взгляду открылся двухэтажная изба из калиброванного финского бревна, несколько других строений из того же материала, на огромной территории, засаженной голубыми елями. Никаким огородом и не пахло. Вот это «баба Нюра»! Скромно, но с каким вкусом!
      - Вот так мы и живём, скромно, но со вкусом, - словно угадав мои мысли, сказала Аннушка. - Седьмой час скоро - как раз в баньку успеешь сходить, не был, наверное, в деревенской-то? - улыбнулась она.
      - Нет, не был, - сказал я и, попив с дороги чайку, пошёл мыться.
      Сидя на полке парилки и неумело обмахиваясь веником, я вдруг подумал:
      «А как же она, Анна-то, мою паховую грыжу, заговаривать будет? Неужели придётся раздеваться перед ней».
      Моя возникшая вдруг симпатия к ней отошла вдруг на второй план, заслонённая юношеским стыдом. Я с трудом домылся, зациклившись на этой мысли, и забыл про рюмку самогонки, о которой мечтал в поезде.
      Самогонки не было. Но было хорошее красное вино, дополняющее лёгкий ужин.
      - Не надо есть много на ночь, - сказала Анна Ивановна, - к тому же лечить тебя придётся начать сегодня, у нас всего-то пять дней осталось.
      - А этого времени хватит? - спросил я, наклоняя голову и надеясь, что румянец после бани не позволит знахарке увидеть, как густо я покраснел.
      - Хватит, если за дело я возьмусь. Поднимайся в гостевую, на второй этаж, располагайся, а я поднимусь к тебе через часик.
      Гостевая оказалась небольшой комнатой с душевой кабиной, туалетом и биде в отдельном закутке за дверью. Нелепее всего, здесь, в деревенской глухомани, смотрелось биде. Я нажал кран горячей воды в кабинке - полился почти кипяток. Я уже почти перестал удивляться - так всё было неожиданно современно. Украшением гостевой оказалась большая кровать на возвышении. Ни медицинской кушетки, ни чего-либо напоминающего лечение в гостевой не было. Я терялся в догадках, то, краснея от вина, то, пытаясь собраться с мыслями. Всё ещё оставалась надежда, что она будет заговаривать меня не в одежде, не раздевая. Час пролетел незаметно. Стук в дверь вновь заставил меня покраснеть. Вошла Аннушка, её чёрные волосы недосушенно блестели.
      «Чего это она помыться решила?» - мелькнуло у меня в голове.
      - Можно? Ты расположился? - мягко, и как-то успокаивающе, произнесла знахарка.
      - Да, конечно, - вновь пробормотал я - у моих родителей не было принято спрашивать разрешения при входе в мою комнату.
      - Ну что стоишь? Ложись, посмотрим тебя.
      - Куда ложиться? - не поднимая головы, спросил я.
      - На кровать, Андрюшенька, куда же? - ещё более мягко произнесла она.
      Неловко двигаясь, дрожа от предвкушения неизвестности, я двинулся к краю кровати.
      - Разденься, Андрюша, - сказала знахарка, и на мой немой вопрос добавила: - до трусов.
      Я разделся до широких семейных трусов и прилёг на край огромного ложа, затих и прикрыл глаза. Аннушка зажгла на подсвечнике три свечи, затушила свет и присела на стул рядом со мной. Вскоре послышалось её негромкий голос - она что-то бормотала, слов было почти не разобрать, лишь:
      «Уйди, покинь», - или что-либо похожее, которое она произносила в конце каждой фразы с нажимом.
      Её монотонное бормотанье делало своё дело: я начал успокаиваться, и сквозь ресницы изучал женщину, что сидела так близко. Одежда знахарки волновала меня мало, в глаза бросились лишь белоснежные чулки на коленках и белая же резинка, стягивающая чёрные, как смоль волосы. Через несколько минут бормотанья ведьма, «Ну точно ведьма!» - подумалось мне, стала делать круговые движения руками, то, сводя, то, разводя их вновь по разной амплитуде. Начинающиеся высоко надо мной пассы руками опускались всё ниже и ниже. Мне стало тепло, спокойно, я задышал ровно, но что-то смутное, тревожащее, волновалось внутри, на уровне паха. Волнение это ширилось, и стало захватывать меня всё больше и больше, особенно после того, как проводя ладонями над моим телом, знахарка несколько раз задела грудь, колени и член, прятавшийся в трусах. Вдруг ладони знахарки опустились на меня окончательно и стали делать массаж - мягкий, поглаживающий, причём каждый раз её руки останавливались всё ближе и ближе к паху. Сквозь приоткрытые глаза я заметил, что она чем-то недовольна: чуть хмурит лоб и брови. Мне же, наоборот, было всё приятнее и приятнее, моё тело неосознанно начало подниматься навстречу её ладоням, мой пах искал её руки, я терял контроль над собой. Глаза мои окончательно раскрылись, сделались большими, и пересеклись взглядом с Анной Ивановной. Она как будто что-то решила для себя, широко улыбнулась и сказала:
      - Ты, Андрюша, слишком напряжён, возбуждён, я не смогу лечить тебя в таком состоянии. Ты давно не имел женщину?
      Вопрос я понял, ума хватило.
      - У меня никогда ещё не было.. с девочками, - моему смущенью опять не было предела.
      Аннушка словно раскачивала меня - то успокаивала и вселяла уверенность, то напротив, вводила в крайний стыд. Было похоже, что она прекрасно видит моё состояние, и эта игра доставляет ей удовольствие.
      - Не было?... Так ты у нас невинен. А я-то думаю, что это в тебе взрыв назревает - мешает мне. Придётся его провоцировать, а то ведь ничего не получится, а я твоей маме обещала за несколько дней тебе помочь.
      Что за взрыв, и что за провокация, я плохо понимал, однако почувствовал, что если её ласки продолжатся достаточно долго, со мной может случиться то, что происходило иногда во сне, и после чего я просыпался в смущенье, с липкими, мокрыми трусами. Тело моё всё тянулось пахом к рукам знахарки, и она ободряюще широко и лукаво улыбнулась, приподняла нижний край полы моих трусов и запустила туда одну руку. Я обмер: с одной стороны, мне казалось, что она делает что-то постыдное и неправильное, с другой мне страшно хотелось продолжения происходящего, и это желание постепенно заслоняло остальные чувства. Рука знахарки стала гладить и перекатывать в трусах мои яички. Она то слегка подкидывала их пальцами, то перебирала, то чуть нажимала, словно ощупывая. Мне довольно быстро пришло в голову, что трусы явно мешают и ей и мне, но стянуть последнее, что хоть как-то прикрывает меня, было страшно. Однако страсть вновь пересилила, и я стал тереться задницей о кровать, в надежде, что трусы постепенно слезут. Я даже не подумал о том, что Аннушка была гораздо более старшей, опытной, понимающей женщиной, да и всё же немного ведьмой, по правде говоря.
      Она сразу всё увидела, вытащила руку, запустила пальцы под резинку и медленно, словно напоказ, стянула с меня последний кусок ткани. Честно говоря, показывать там было особо нечего - мой член был средних размеров, неказист, искривлён, что было предметом моих комплексов, но об этом я как-то уже и не вспоминал. Её движения, её взгляды показывали: всё правильно, ей всё нравится, она всё одобряет, и это одобрение было сейчас главным и снимало всяческие комплексы. Тем более, несмотря на свои более чем скромные познания в сексе, понимал что-то, что происходит - это не только лечение, но и секс. В этом сексе я был мужчиной, меня гладила и ласкала привлекательнейшая женщина. Мне казалось, что это любовь с первого взгляда, что это навсегда, и что после всего, что произошло, я буду обязан на ней женится.
      Ласки яичек между тем продолжались, ведьма уже потирала основание члена, и мне показалось, что вся кровь моего тела сосредоточилась в нём. Знахарка забралась ладонью выше, плотно сжала ствол члена и стала водить вверх-вниз, оголяя головку. Мелькнула странная мысль о том, что она прекрасно знает движения, которые используют школьники при разглядывании порно в журналах. Но мысль эта улетела, напряжение росло, я энергичнее задвигал тазом, подбрасывая его на кровати. Аннушка вдруг порывисто встала, произнесла что-то типа:
      - Чего уж пропадать-то добру, - наклонилась и достала из-под ложа фужер тонкого стекла.
      Затем она, пока я ещё не успел удивиться и испугаться, вновь подсела ко мне, держа бокал в одной руке, а другой, продолжив насаживать на свой кулак мой член. Движения её ускорились, как будто она заспешила. Её движения напомнили мне дойку коров, когда-то виденную по телевизору. Я же чувствовал внутри себя огромное, нарастающее давление, как готовящуюся взорваться бомбу. Тело срочно искало возможность высвободить из себя эту атомную энергию, выплеснуть её наружу, не дав взорваться внутри. Я зажмурил глаза, однако ощутил стеклянный край бокала возле крайней плоти. Если ведьма хотела поймать мой взрыв в бокал - она сделала это вовремя. Я застонал и задёргался всем телом. Снизу, из-под яичек, пройдя по всему стволу члена, сквозь кулак знахарки, в стекло ударило несколько порций моего густого семени, «молофьи», как мы называли её в школе с мальчишками. Лицо Аннушки светилось довольной улыбкой, она ловила заряды белой, кефирно-кисельной спермы, бокалом. Я же продолжал спазмы тела, выдавливая каждый раз всё меньшие струйки, пока несколько раз не дёрнулся вхолостую, выдав лишь по бледной капле. Где-то в глубине сознания вспомнились слова «взрыв назревает». Теперь я понял, с чем это было связано.
      Анна Ивановна не дала мне додумать до конца и расслабиться, поскольку заинтересовала своими действиями. Она вновь встала, присела и выпрямилась, держа в руке картонную коробку. Из неё она извлекла маленькое пёстрое яйцо, похоже, перепелиное, несколько мелких пузырьков и склянку с порошком. Стукнув яйцо о край бокала, она выпустила его в сперму, быстро долила понемногу из каждого пузырька, всыпала весь порошок. Затем размешала всё мизинцем, с чувством облизала палец и поднесла фужер к губам. Если бы за пару часов до этого я не видел, как она выпила грамм 300 вина, то, глядя на выражение лица, можно было бы подумать, что ведьме не давали пить, дня два, а то и три. Наслаждение напитком, непонятное мне, бросалось в глаза. Знахарка с замиранием, смакуя каждую каплю, втянула в себя скромную порцию. Лишь затем, томно открыв глаза, взглянула на меня, явно сообразив, что я ничего не понимаю, ошарашен происходящим и увиденным, и поспешила взять ситуацию в свои руки, отвлекая меня разговором.
      - Ну вот, теперь ты подготовлен к лечению.
      «Ничего себе, это была только подготовка, каким же тогда будет само лечение?» - подумал я, а в слух лишь глупо сказал:
      - Ага.
      На самом деле особо подготовленным я себя не чувствовал - пустота и усталость, хотелось подремать, накрывшись одеялом, тем более, голое тело стало остывать, и пошёл озноб. Я оглядывался в поисках какого-нибудь одеяла. Одеваться видимо не придётся – «лечение» должно было продолжиться.
      Но не зря же Аннушка показалась мне ведьмой. Она почувствовала моё состояние, принесла мне большой и тёплый махровый халат и заявила:
      - Посиди, сейчас