risu inepto res ineptior nulla est...
поехали?

1. ВСТРЕЧА В ПУТИ

Я оказался
в случайной компании...
О голубых зашел разговор...

тема избитая!..
но – один парень
заволновался, – типичный монтёр!

Забеспокоился...
Нервный... субтильный, –
право, такому лучше не пить! –

он то смеялся...
то гневался сильно...
и всё порывался кого-то убить...

Кого?..
Мы сидели под Петербургом
в деревне глухой, занесённой снегом...

а за окном
бушевала вьюга...
и мат прерывался взрывами смеха...

Тема –
избитая?
В пьяном угаре
под Петербургом семь молодцов

«тему избитую»
вновь избивали –
дым содрогался от злых голосов...

Громко
кричали о пидарасах,
пьяно смеясь над каким-то Серёжей...

«Пидоры
все!» И я соглашался,
не признаваясь им, что я тоже...

«Все!»
(кроме этих, тесно сидящих
вечером поздним под Санкт-Петербургом?), –

нервно кричал
возбудившийся мальчик...
А за окном куролесила вьюга...

Я думал
о них... о себе... и о многих,
живущих и живших под вечной Луной...

и что
у монтёра стройные ноги...
и что он такой же, как я, голубой...

и что
его тёмная ненависть – это
неясное чувство, что он за бортом...

Звенели стаканы
в дыму сигаретном...
вопило в монтёре его естество:

кричал он –
пристрастно, угарно и пьяно...
а в этот момент австралийский моряк

на сухогрузе,
идущем в Панаму,
юнге ломал пацанячий целяк...

Громко
смеялись они... а в Маниле
в эти мгновения – что за страна? –

неутомимо
друг друга любили
два черноглазых, как ночь, пацана...

С жаром
кричали... а в это же время
члены в сушилке стояли упруго –

в воинской
части южнее Тюмени
два новобранца ласкали друг друга...

Шумно
они возмущались... а где-то
в эти минуты в далёком Чикаго

старший
кадет молодого кадета,
изнемогая, в гостинице трахал...

Слушал я
молча... а в Сан-Себастьяне
в эти минуты французский матрос,

голубоглазый,
весёлый и пьяный,
лапал мальчишку, целуя взасос...

«Пидор!» –
кричали... и в эти минуты
парню Серёже где-то икалось, –

смачно
его обсуждали, как будто
в нём было дело... Вьюга металась

под
Петербургом... а в Кисангани
в это же – в это же самое! – время

трахались в зад
африканские парни...
трахались парни южнее Тюмени...

дёргалось тело
смазливого юнги...
жарко сопели два голых кадета...

я – в это время! –
под Санкт-Петербургом
весело думал, дымя сигаретой,

что
у сидящего рядом монтёра
стройные ноги... и что их на плечи

я бы
забросил, и – до упора...
вмиг бы забыл он дурацкие речи!

Никем
не согретый
в задроченном детстве, –
я таких в жизни видел не раз, –

он оказался
со мной по соседству,
несостоявшийся педераст...

Пили...
а рядом, в соседнем доме,
под одеялом членом играя,

мальчик
Андрюша о мальчике Роме
думал и думал... и, замирая,

слушал
Андрюша стенания вьюги, –
выла она, лютовала за стенкой...

Мальчик
Андрюша думал о друге,
под одеялом сжимая коленки...

2. КСТАТИ...

бывает нечто,
о чём говорят: «смотри, вот это новое»,
но это было уже в веках, бывших
прежде нас*:

Адам,
воспылавший к Еве,
сотворённой из его ребра...

Христос,
тридцатитрёхлетний,
выделявший ученика Петра...

Зевс,
влюбившийся страстно
в отрока по имени Ганимед...

Солон...
Гиппократ... Гораций –
великий античный поэт...

Ионафан,
Давида любивший
(Первая книга Царств)...

Нарцисс,
над водой застывший...
НЕТ ОТ ЛЮБВИ ЛЕКАРСТВ!

Мифы...
Легенды... Реальность...
Куда мы ни бросим взгляд,

гомо...
сплошь! – ...сексуальность
находим: за рядом ряд...

древние
греки... и иже с ними,
жившие в давние времена...

юноши
Спарты... мужчины Рима...
Античность – сплошная голубизна!

Это –
в Европе. И то же – в мире,
от Азии до Америки Южной:

мужчины
мужчин изначально любили
во все времена – отрицать не нужно!

Солдаты...
Философы... Полководцы,
изменившие истории ход...

и самый
великий из них – Македонский!..

Но даже бессмертные смертны...

Вперёд
время летело –
пришло христианство,
и с ним, как Янус, двойной стандарт:

папы римские –
Пий... Бонифаций... –
предпочитали мальчишеский зад,

a смертных –
простых! – на кострах сжигали
как совершивших «содомский грех», –

две
тысячи лет двойной морали...
А мир неделим и един для всех!

Микеланджело,
Леонардо да Винчи –
гении-геи на все времена, –

и Вовка,
пацан симпатичный,
который мне целку сломал

в далёком
цветущем апреле...
мне было немного лет, –

муть
подростковых томлений
прорезал спасительный свет...

Валерка,
шептавший: «Тихо...»
и – целовавший в губы...

Герои
античных мифов...
Живущие рядом люди...

Рыцари...
Тамплиеры...
Скульпторы... Живописцы...

Пламенные
революционеры...
Смазливые гимназисты...

Овидий...
Поэт Жуковский...
Поэт Михаил Кузмин...

Композитор
Пётр Чайковский...
Автор «Сонетов» Шекспир...

Лермонтов,
написавший
«Юнкерские поэмы» –

сам
юнкеров ебавший,
как Байрон, не чужд был темы...

Толик –
весёлый парень! –
друг отшумевших дней...

Не каждый
десятый – Байрон,
но каждый десятый – гей.

Нужно
десятки... сотни страниц,
чтоб перечислить всех,

кто
был известен, был знаменит, –
не говорю о тех,

кто
не оставил в истории след,
но тоже любил парней

тайно ли,
явно ли – разницы нет, –
каждый десятый – гей!

(«Этой
статистике мы не верим!» –
те говорят, по ком

колокол
звонит...) Г. В. Чичерин –
дел иностранных нарком...

Пётр Великий...
Гай Юлий Цезарь...
главный чекист Ежов...

Гоша –
из ЖЭУ смазливый слесарь...
издатель Дима Лычёв,

чью –
об армейской службе – книжку
я прочитал взахлёб...

Ваня К.,
краснодарский парнишка,
на которого у меня встаёт...

Я сам,
пассажир транзитный,
в детстве считавший, что

быть
педерастом стыдно, –
пацан, чьё детство прошло...

Века
пролетали, как миги...
тащились – как черепахи...

Что
оставляем мы? Книги –
любовь свою на бумаге...

ШКОЛЬНИКИ
КУРЯТ В СКВЕРИКЕ...
ДОКУРЯТ... ПРИДУТ ДОМОЙ

И БУДУТ
ЛЮБИТЬ СВОИ ЧЛЕНИКИ –
КАЖДЫЙ СВОЕЙ РУКОЙ...

Смена
тысячелетий...
Жизнь – свеча на ветру...

Может,
я в Интернете
завтра Тебя найду,

и –
станешь ты Антиноем...
а может быть, Адрианом...

...Ветер
за стенкой воет.
Андрюша под одеялом,

сжав
в кулачке упругий,
пышущий жаром уд,

о Ромке –
о лучшем друге –
мечтает... и сладкий зуд

в дырочке,
туго сжатой –
девственно-непроткнутой,

тлеет,
чтобы пожаром
вспыхнуть через минуту...

3. ДОМ НА ОБОЧИНЕ

Мальчик
Андрюша хочет...
...а рядом, в соседнем доме,

пьяный
монтёр бормочет,
что он – лично он! – не гомик,

что он –
лично он! – не может
понять, что за сладость, если

парень
в зад мужеложит
парня... «Вот ты! – мы вместе

сидим, –
ты можешь представить,
что ты...» Я икаю: «Нь-ет!»

«Вот!
Ты правильный парень!»
«Да!» – говорю в ответ.

(В клейком
безмолвном стоне
пододеяльник, – в полночь

рядом,
в соседнем доме,
мальчик Андрюша кончил...

а где-то
стучат колёса –
поезд летит вперёд:

в тамбуре
у матроса
пьяный студент сосёт...

а где-то
между ногами
смутно белеет зад:

койка
скрипит в казарме –
солдата ебёт солдат...

а где-то
смазливый школьник
колени к груди прижал,

подставив –
всего за стольник! –
попу...) «А он сосал!» –

и снова:
«Кто б мог представить!» –
я слушаю про Серёжу –

про то,
как его застали
в сарае сосущим... «Рожу

вообрази...
придурок...» –
смеётся монтёр – и снова,

вдавливая
окурок
в тарелку из-под жаркого,

он
меня убеждает,
что «педиков ныне море!»...

«Точно!» –
не возражаю, –
с пьяными я не спорю,

и он –
«пацан настоящий» –
пьяно меня обнимает, –

я знаю,
ч т о это значит...
но делаю вид, что не знаю:

в этом
случайном доме,
где сам я – случайный гость,

негде
ему, родному,
ноги раздвинуть врозь,

чтоб
объяснить приватно,
к т о он на самом деле...

Смачно
ругаясь матом,
никем не проткнутый педик,

не слышавший
про Ахилла
и друга его – Патрокла,

мусолил
неутолимо
про то, как в сарае кто-то...

и сызнова –
вновь и снова...
в сотый, быть может, раз! –

я слушал
рассказ монтёра
про чей-то чужой экстаз...

Меня
называя братом,
он тискал моё плечо...

И...
можно бы, да... не надо, –
всю ночь я гасил торчок...

............
...................................
............

А утром,
шагнув с порога
в белое море снега,

я
прокричу – ей-богу! –
в даль голубого неба:

- Эге-ге-гей! –

и крик мой
с веток сорвёт ворон...

я кончил...
во сне...

4. POST SCRIPTUM

В трусах было сыро... –

Сон
приснился мне...
и – как мальчик,
я сладко во сне спустил...

Ещё б
не спустить! так смачно
монтёр молодой вопил

о педиках...
о Серёже,
сосавшем в сарае, – о

гействе
и мужеложстве
так жарко вопил он, что

когда мы –
уже под утро –
вдвоём на полу легли,

укрывшись
одним тулупом,
я кончил под вой пурги...

...Легли
мы с ним, «как мужчины» –
строго спина к спине, –

без всякого,
блин, интима
уснули... но я во сне –

привычка
такая, что ли? –
к очку развернул лобок

и, жарко
обняв монтёра –
вдавившись в него чуток,

стал
под тулупом общим
через штаны о зад

тереться,
пока не кончил...
Я, право, не виноват,

что
до сих пор мне снятся,
как в юности, сны... и я

во сне
облегчаю яйца –
кончаю во сне... Х