Он шел под дождем. Белый халат неопрятно торчал из-под плаща, зонтик - как шпага с нелепо съехавшей гардой - качался над головой в такт шагам. Он был мрачен, под стать погоде, и в тысячный раз проклинал весь мир, мелочно останавливаясь на каждой отдельной гадости. Глупая, толстая, неопрятная женщина, которая ждала его дома... Ее он ненавидел в первую очередь. За то, что она действительно оказалась его библейской половинкой, и в редкие минуты, когда они, обнявшись, оплакивали свою говенную жизнь, он с колючей ясностью понимал, что сидит в обнимку с зеркалом...
     Впереди был последний вызов на сегодня. Перед этим он был в очередной лачуге и ушел оттуда, провожаемый перегаром папаши и детским странным, влажным, сильным взглядом, какой бывает у ангелов и убийц...
     Подъезд - достойный вход в этот мир и выход из него. Моча, блевотина, мат на стенах. Но больше всего его выводили из себя прожженные кнопки в лифтах... Ему почему-то всегда казалось, что их выжигают не дети, как принято думать, а самые благополучные и респектабельные жильцы. Выжигают, держа вторую лапу в штанах и перекатывая в ладони липкие шарики одинокого, потаенного могущества... Геростраты, бля...
     Дверь открыла женщина, миниатюрная и неприятно накрашенная. Это было странно. Обычно домохозяйки не церемонятся перед доктором, выставляя напоказ все свои морщи и прыщины. А эта не только накрашена, а еще и попкой взмахнула туда-сюда, мол, я тебе не Икарус, заноса в один метр не жди, но как не покачнуться лодочке без весла в буйном житейском море...
     Соседка, подумал он. Такое бывало. Сейчас топнет ножкой и из пены невидимой стирки явится эдакая Афродита Дормидонтовна - вытаскивать из-под дивана орущее чадо.
     Ан нет. Не соседка. Мало того. Он вдруг понял, что это накрашенное чудо и есть его пациентка. Детскому врачу редко достаются такие, но, как ни крути, если ей нет четырнадцати, ее история болезни еще не перевезла свою пыль из детской поликлиники во взрослую.
     Цирк, да и только. Хотя дальше стало еще интереснее. Во первых, никого больше не оказалось в этой изгаженной чьей-то жизнью хрущевке. Во вторых, она вдруг повела его в будуар, который, при некоторой натяжке, мог сойти за запасную комнату для морских свинок какого-нибудь графа из проигравшихся. Там она уселась на край постели, явно родительской, и со зверской улыбкой посмотрела на него.
     Он не улыбнулся в ответ, только тоскливо оглянулся по сторонам и спросил: "На что жалуешься?". Она хихикнула и без разговоров распахнула халат: "Кашляю... Доктор..." Это ее "доктор" прозвучало совсем похабно, но махровый занавес халата, раскрывшись, вывел на сцену две таких замечательных актриски в амплуа "кушать подано", что он только молча полез за фонендоскопом. Потом долго выслушивал, как под одной грудью бьется сердечко, а под другой морским прибоем шумит дыхание. И ни единого хрипа, друзья мои, только соски ее вдруг затвердели и будто потянулись к его пальцам. Но ведь это не патология, нет? Вовсе не патология, правда?.. Правда или нет, я вас спрашиваю!
     Потом она широко открыла рот, и его взгляду открылись две миндалины, которые могли бы стать украшением, если бы не прятались так глубоко. Потом он мял ее животик, достойный куда лучшего обращения. И даже пожалел таки, что он - не гинеколог, хотя строго держал себя в узде Гиппократа, не позволяя ни взгляда, ни намека на странность происходящего...
     Она, напротив, вся была - взгляд и намек. Бывает же такое! Удивившись не на шутку тому, что осмотр прерван на самом интересном месте, она тут же придумала какие-то прыщики и боли, и, прежде чем он потянулся за направлением к специалисту, она уже стянула трусики и улеглась на кровати, раскинув ножки широко, как только могла... Он увидел перламутровые створки чудеснейшей из раковин, и, ощутив, что нырнул слишком глубоко, стал карабкаться на поверхность...
     Он ска... Нет. Он прокашлялся и только потом ска... Согласитесь, что вы бы тоже не знали, как себя вести в такой ситуации! Так вот, он сказал, что перед таким осмотром должен еще раз тщательно помыть руки. И трусливо скрылся в ванной, раздумывая, запирать ему дверь или нет. Там он занялся тем, в чем давно подозревал респектабельных вредителей, а именно, засунул обе руки в брюки и, боясь расстегнуть их, стал судорожно дрочить, надеясь избавиться от наваждения, не обидев ребенка. У него потемнело в глазах, до спасения оставался миг, когда вдруг рядом... то есть совершенно рядом!.. раздалось всхлипывание.
     Она сидела на унитазе, голая, беспомощная, и... плакала. Представьте, она плакала, неся при этом какую то полнейшую чушь. О том, что ее никто не любит, о том, что у нее прыщи и кривые ноги, о том, что она убьет какую-то Таньку, если та не перестанет отбивать у нее мужиков...
     И... И... И... Все прошло. Он с огромным облегчением вдруг понял, что перед ним - обычный ребенок. Раскольник в штанах съежился, а в сердце ворохнулась огромная, обыкновенная, щемящая жалость к брошенному щенку. Он поставил ее под душ и смыл всю дрянь, под которой открылись васильковые глаза и, увы, самые обыкновенные прыщики. Он мыл ее, как дочку, которая могла случиться много лет назад, если бы не суматоха студенческой жизни...
     Потом он завернул ее в огромное полотенце, и они пили чай на кухне, которая вдруг показалась ему уютной и чистой.
     Потом он поехал домой, порадовавшись тому, что одна кнопка в лифте все-таки уцелела. А еще потом он обнимал свою жену, и она, удивленная, казалась себе молодой и красивой в том небритом сутулом зеркале, которое полагала раз и навсегда треснувшим.
© Mr. Kiss, Сто осколков одного чувства, 1998-1999гг