Итак, пятница, послеобеденное время, и я могу в этот дождливый день удалиться в уютный подвал, чтобы, наконец, снова там задержаться, чего я страстно ждал всю неделю. Надеваю свои рабочие, старые, зассанные пожарные штаны, всовываю свои немытые ноги в старые, затхлые и дырявые военные носки, чтобы, наконец, на них надеть чёрные, грязные резиновые сапоги. И можно уже начинать: пара больших глотков из бутылки пива, несколько сигаретных затяжек и вынимаю член. Несколько сильных движений вверх - вниз и он уже стоит, как дубинка.
     Вау - настоящее вожделение, я безжалостно ускоряю движения, тяну и мну свою бритую мошонку, продолжаю дрочить над грубой, грязной поверхностью резинового сапога и так ещё больше вхожу в раж. Открывается ещё бутылка пива, и сигаретный дым медленно заполняет сырой подвал. Но я чувствую, что скоро должен отлить. Беру в руку свой армейский сапог и направляю свой фонтан в голенище, так, что слышно сладостное бурление. Только бы ничего не пролить, ибо тёплый бульончик дорогого стоит. Голой правой рукой я всё вожусь в моче, и при этом не перестаю дрочить свой возбуждённый член так, что с него только капает. Как раз в тот момент, когда я хочу поднести голенище сапога ко рту, чтобы выпить бульон, в нашей деревне завывает сирена, и это означает, что я должен немедленно прерваться, потому что, как член добровольной пожарной команды, я должен теперь поспешить на сбор.
     Вообще говоря, я при этом не испытывал большой радости, тем более, что как раз хотел заниматься "другим" и уже слегка опьянел от пива. Но, несмотря на это, я быстро натянул старую рубаху и синюю рабочую куртку, сверху дождевую куртку пожарной команды и вскочил на мотоцикл. Брюки пожарника и резиновые сапоги были же уже на мне. По дороге к раздевалке я услышал, что мы должны ехать вниз к Фальтербауеру, там что-то случилось с коровами. Я тут же развернулся, потому что не хотел ехать на мотоцикле по крутой дороге вверх в деревню, чтобы потом не ехать вниз к Фальтербауеру. Я же знал, где находится двор, и думал, что буду там быстрее.
     Дождь порядочно намочил землю, что, хотя и не сразу, облегчило поездку, грязь брызгала мне на сапоги, и я чувствовал, что снова возбуждаюсь, и у меня снова стоит, потому что резиновые сапоги в свежей, природной грязи были жутко вожделенной вещью. К тому же, я уже проявлял любопытство к молодому Фальтербауеру. Он теперь после смерти матери должен один содержать двор. Я его знал только зрительно, так как он был неразговорчив, когда приезжал в деревню. Но он был одним из тех чистокровных крестьян, которые к тому же ничего особенного не находили в том, что находились в гостинице со своим крестьянским барахлом, в грязных сапогах из конюшни или покупали в киоске сигареты - ему было всё равно, что о нём думают люди. Да - это тоже моя задача: по щебню, вымазанному коровьим дерьмом, в резиновых сапогах идти среди людей к конюшне через вонь навозной жижи, через ссаки из сортира, но проще пробежать, там, где сидят или стоят. Я ещё прошёл вглубь толпы, но увидел, что уже приехала пожарная машина.
     Несколько позднее я тоже был там и узнал, что в открытую навозную яму упали два телёнка, и теперь их нужно спасать. Итак, огня нет, но есть деликатное участие в спасательной операции, которую всегда все хотят избежать. Все стоят кружком, без всякого плана, не зная, что сейчас делать. Потом я сказал, что нам, видимо, следует спуститься в навозную яму. Но никто меня не поддержал, так как мы пожарники и не можем одни вытаскивать скотину. Молодой Фальтербауер, который только сегодня привез навозную жижу - поэтому яма была открыта, уже отцепил трактором бочку с навозом, теперь пришёл с мотком каната и постукивал ломом. С их помощью мы должны были вытащить скотину из дерьма.
     Как для нас, подъёмщиков, так и для скотины не было опасности, потому что слой навозной жижи в яме едва достигал 20 сантиметров. Довольно глубоко, подумал я и уже приготовился к спуску вместе с Фальтербрауном. Теперь я видел его прямо перед собой, когда он, сидя на краю навозной ямы, приготовился к спуску: среднего роста и довольно мускулистый, щетина усов, коротко постриженные волосы, накрытые грязным доярским колпаком, синий, совсем засранный, скорее мокрый, чем влажный комбинезон придавал ему ту изюминку, которая делала нас настоящими рабочими конюшни и, при этом, полностью заёбаными, как полностью изношенные сапоги.
     Всё это находилось в полном согласии и не нарушало гармонии чудесного сосуществования конюшни и резиновых сапог. Больше всего мне хотелось бы тут же сигануть в вонючую дыру навозной ямы и облизать ему сапоги, которые теперь болтались туда-сюда в темноте открытой шахты. Но я же не мог этого сделать на виду у всех. Проклятье. Всегда эта оглядка на других, но, увы, с этим всё равно ничего не поделаешь. Широкие ленты и большой брезент были приготовлены, и молодой крестьянин с мешком жмыха первым влезал в яму. Всё пошло довольно быстро, и каждый теперь знал, что ему нужно делать. Я тоже оставался внизу и тут же почувствовал едкую вонь навозной жижи, которая здесь внизу ощущалась гораздо сильнее, чем наверху. Мне показалось, что я будто влез в переполненную дерьмом яму.
     Оба телёнка, немного испуганные, оглядывались вокруг, но успокоились и, по видимому, обрадовались своему хозяину, который перед их мордами держал мешок со жмыхом. Сначала я просто стоял рядом и чувствовал на своих сапогах возбуждающую навозную жижу, не отваживаясь стронуться с места, так как не знал, как на это отреагирует скотина. Кроме того, едва ли я мог что-нибудь увидеть из-за яркого солнечного света, так как дождь прекратился. Фальтенбрауер уговаривал зверей, ласково почёсывал их по загривкам своей мужицкой ручищей, брал в руку немного жмыха, который они тут же слизывали с руки, и вытирал свои лапы об их хвосты. Вау, это не так уж и плохо, подумал я, и представил себя на месте зверей. Хозяин подходит сзади, поднимает телячий хвост и внезапно углубляется в коровий зад, и меня просто поражало его лицо в коровьей жопе, затем он вводит руку в задний проход телёнка и мурлычет, чтобы они успокоились. И, правда, телята на самом деле успокаиваются и, как бы, отдыхают от работы. Но, несмотря на это, что очень удивительно, я быстро нахожу общий язык со зверями, не сказав ни слова, так как теперь мы получаем сверху бечёвки и брезент и, насколько это возможно, погружаемся в навозную жижу.
     Ну, наконец, вперёд за работу: я беру одну верёвку и пытаюсь протянуть её под телом телёнка. Для этого я, разумеется, должен стать на колени - чего я уже так долго жду - и тогда замечаю, как ко мне приливает кровь, потому что вожделенный груз навозной жижи течёт в мои резиновые сапоги, и я чувствую, как мои пожарные штаны медленно, но уверенно разбухают. Но я не мог начать дрочить и в данный момент предпочёл ничего не делать, но привёл в порядок свои мысли и должен был заняться тем, для чего я находился здесь внизу. Итак, я взял конец верёвки и хотел передать его в руку стоящего на коленях по другую сторону коровы хозяина, когда тот уже фактически подал мне свою обосранную коровой руку и схватил конец верёвки. При этом наши руки встретились, и он взял мою - может быть на короткий момент - в свою руку, так что я вообще растерялся и ещё больше вышел из строя. Теперь моё усердие полностью прошло, я схватил другую верёвку и отошёл. Первый телёнок был выгружен наверху, во дворе, и вся процедура теперь повторялась ещё раз.
     Когда, немного позднее, мы снова поднялись наверх, дождь лил так сильно, что вся спасательная команда как можно быстрее спряталась в хлеву, чтобы, с одной стороны, позаботиться о скотине, а с другой, не совсем промокнуть. Эх, мужики, вы же выглядите, будто вас вытащили из сортира, закричали нам товарищи, и на самом деле на это не стоило обижаться. Ёмкость с навозом притупила наше обоняние, и наши шмотки выглядели так, как я их вымазывал, в моём представлении, в послеобеденное время у себя в подвале. Заходите! - мы идём в дом, на рюмку шнапса